Дальше ничего не будет

***

«Дальше ничего не будет. Это — всё», —

приходит утренняя новость от Кабат-Зинна.

Самая печальная,

самая счастливая новость.

 

Понимаешь — это всё?

Ничего не будет.

 

Никакого светлого будущего.

Никакого обетованного завтра.

 

Это — всё.

 

Эта внезапно затихшая музыка в Янтра-баре

и скрип двери за вышедшим незнакомцем — это всё.

Это ноющее,

не дающее писать от руки запястье.

Эта пьющая

из лужи на горке рыжая кошка.

Этот горный ветер сегодня.

Развевающиеся

потрепанные белые ленты.

Это — всё.

 

Ничего не будет.

 

Ничего не будет кроме

этой деревянной рыбы, висящей у двери.

Кроме этого дыхания,

отдающего болью в лопатках.

Кроме этих слез,

защипавших в носу от внезапной памяти,

что нет никакого дальше.

Ничего не будет.

Это — всё.

Это — оно и есть.

 

Ничего не будет кроме

этого искореженного болезнью тела.

Нет.

Даже «искореженного болезнью тела» — не будет.

А будет только

груз дыхания,

тяжелая боль в голеностопе,

тянущее колено —

и тепло на состаренной горным ветром коже

от солнца, заглядывающего через стекло.

 

Ничего не будет кроме

этого одиночества молчащего телефона.

Никакой грядущей нужности.

Никаких пронзительных уведомлений.

 

Ничего не будет.

 

Только ветер с гор, качающий меня на качелях,

нарастая гулким шорохом в еловых ветвях.

 

«Что если потом окажется, что сегодня

был самый счастливый день в твоей жизни», —

пишет Джон Кабат-Зинн.

 

Что если?

 

И на этих качелях,

под этим ветром,

с этим больным запястьем

происходит самое большое счастье, что далось мне.

И ничего — за ним.

 

Никакой большой любви

Никакого выздоровленья.

Никакого дальше.

Только в полной тишине —

дверь, закрывшаяся за незнакомцем.

 

Может, лучшее, что со мной случилось

в этой жизни —

скрип двери в одном высокогорном баре.

 

Скрип двери с деревянной рыбой.

 

Это — всё.

Это — оно и есть.